Олимпиада засыпала сына письмами, которые, по свидетельству Плутарха, царь читал с усмешкой. Тем не менее ситуация со смертью Пармениона и казнью зятя Антипатра Линкестида драматически изменилась. Реакция Антипатра на уничтожение клана Пармениона процитирована в «Моралиях» Плутарха: «Если Парменион замышлял против Александра, то кому тогда верить? И если не замышлял, то что надо делать?»
Антипатр был проницательным политиком и понял, что означает смерть Пармениона: теперь никто не может считать себя в безопасности. Поэтому он сосредоточил свое внимание на втором вопросе и немедленно начал секретные переговоры с этолийцами – еще одним источником оппозиции Александру в Греции. Смерть Клита потрясла Антипатра еще больше. Александр с помощью шпионов и любимой матери, должно быть, почувствовал перемену настроения Антипатра. Наместник значился первым в списке Александра, когда он вернулся из Гедросии. Теперь же он начал прислушиваться к жалобам Олимпиады и к гонцам, которых она к нему направляла. Он заподозрил, что Антипатр ведет себя с ним нечестно, и начал публично выражать свои сомнения на его счет. Когда кто-то в его присутствии по глупости похвалил старого полководца, Александр сердито проворчал: «Хотя кожа Антипатра кажется белой, изнутри она у него красная». Другими словами, у Антипатра имперские амбиции. Александр решил с ним посчитаться. 10 000 ветеранов, шедших домой с Кратером, были могучей ударной силой, способной справиться с любой оппозицией, тем более что воинов в результате бесконечных военных кампаний Александра становилось в государстве все меньше. Отныне Кратер должен был стать наместником Македонии. В письмах Антипатру и Аристотелю Александр намекнул, что предательство Каллисфена выросло не на пустом месте: прозрачное предупреждение наместнику. Интересно поразмышлять, что предполагалось сделать. Когда на смертном одре Александра спросили, кому он оставляет империю, он ответил: «Kratisto», то есть сильнейшему, впрочем, он, возможно, сказал: «Kratero», то есть Кратеру, любимому отныне военачальнику.
В приступе паранойи Александр, возможно, поверил в то, что Антипатр, как и Парменион, Клит и Кен, был зачинщиком заговора и возможным источником будущих серьезных неприятностей. Если Антипатр будет удален, а его место займет Кратер, Александр будет спокоен: отсюда, из родового гнезда он усилит контроль над всей Грецией и над семьями ближайшего своего окружения. В то же самое время Александр пригласил Антипатра ко двору, и после двух лет большого террора многие, должно быть, подумали, что за приездом Антипатра в Вавилон последует быстрая его казнь. Антипатр понял грозившую ему опасность, он схитрил и послал своего сына Кассандра, знавшего Александра с юных лет, прошедших в роще Миезы.
Кассандр приехал в 323 году до н. э. и немедленно вступил с царем в конфликт. Плутарх рассказывает подробности.
Особенно боялся царь Антипатра и его сыновей, один из которых – Иолл – был главным царским виночерпием, а другой, Кассандр, приехал к Александру лишь недавно. Кассандр однажды увидел каких-то варваров, простершихся ниц перед царем, и как человек, воспитанный в эллинском духе и никогда не видевший ничего подобного, громко рассмеялся. Разгневанный Александр схватил обеими руками Кассандра за волосы и ударил его головой о стену. В другой раз, когда Кассандр пытался что-то возразить людям, возводившим обвинение на Антипатра, это вызвало раздражение у Александра. «Что ты там толкуешь? – сказал он. – Неужели думаешь, что эти люди, не претерпев никакой обиды, проделали такой длинный путь только ради того, чтобы возвести клевету?» – «То, что они пришли издалека, – возразил Кассандр, – и доказывает несправедливость обвинения: затем издалека и пришли, чтобы их труднее было уличить во лжи». Александр рассмеялся: «Знаю я эти софизмы Аристотеля, умение говорить об одном и том же и «за» и «против». Но берегитесь, если обнаружится, что вы хоть чем-то обидели этих людей!» Вообще, как сообщают, непреоборимый страх перед Александром глубоко и прочно проник в душу Кассандра. Много лет спустя Кассандр, ставший к тому времени царем македонян и властителем Греции, прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение Александра. В этот момент он почувствовал головокружение, задрожал всем телом и едва смог прийти в себя.
Напуганный Кассандр явился ко двору. Здешняя атмосфера под прикрытием этикета и протокольных правил дышала обидами и взаимной неприязнью. Окружение Александра, должно быть, страшно боялось своего царя. Означает ли это, однако, что его сподвижники хотели устроить против него заговор и довериться Антипатру, военачальнику, которого не видели одиннадцать лет? Человеку, против которого спустя два года со дня смерти Александра все они объединятся в смертельной схватке?
Глава шестая
Заговорщики?
То божия судьба… то божья воля.
Сподвижников Александра вряд ли назовешь братским союзом, преданным одной идее. На самом деле члены этой группы были разобщены, их раздирали ревность и соперничество. Александр был молод, и всем кажется, что и сподвижники его были столь же молоды, однако это ошибочное мнение. Его военачальники имели разное происхождение и возраст у них был разный. Пармениону, Антипатру и Одноглазому Антигону было уже под шестьдесят, и они долгие годы служили у Филиппа. Птолемею в 323 году до н. э. минуло сорок четыре года, Эвмен также успел послужить у Филиппа. Более важно то, что происхождение Эвмена было низкое, да и родом он был из Кардии, а ксенофобией настроенные македонские придворные, кичившиеся голубой кровью, считали это страшным недостатком. После смерти Александра сразу же началась борьба за престолонаследие, Эвмену постоянно напоминали, что он не македонского происхождения. Неарх, которого в последние два года Александр всячески привечал, тоже не был македонцем: родился он на Крите, однако командующий флотом кичился своими достижениями и заявлял, что ему следует оказывать предпочтение по сравнению с остальными. Приходившиеся друг другу свояками Пердикка и Аттал были, как и Леоннат, родом из Орестиды. Эти люди, за исключением Птолемея, были фигурами незаметными, державшимися в тени Александра. Некоторые из них едва уцелели в жестоких схватках и интригах, начавшихся сразу после смерти великого завоевателя. Диодор назвал Пердикку «кровожадным человеком», впрочем, такое определение подойдет и всем остальным. Они были воинами и, даже сидя за одним столом, в любой момент были готовы наброситься друг на друга. Курций высокопарно называет их «порфироносными повелителями», другие источники – диадохами, последователями. За пять лет, что прошли после смерти Александра, они непрерывно дрались друг с другом. Они были хищниками, подобными леопардам, а Александр – их вожаком. Они готовы были объединиться против общего врага, но стоило обстоятельствам измениться, и они набрасывались друг на друга.
В 321 году до н. э., когда Пердикка заявил свои права на империю, обстоятельства резко изменились и кровь полилась рекой. Еще при жизни Александра взаимоотношения верхушки были напряженными. Неоптолем часто высмеивал Эвмена, говорил, что тот «следовал за Александром, не выходя из-за стола». Неудивительно, что, когда хищники сцепились друг с другом в борьбе за престолонаследие, Эвмен и Неоптолем оказались в противоположных лагерях. Плутарх сообщает подробности:
Тем временем Неоптолем и Эвмен сошлись в единоборстве. Оба давно и яростно ненавидели друг друга, и в этот день вражда их только усилилась. С выхваченными из ножен мечами понеслись они навстречу друг другу с громкими криками. Лошади сшиблись, причем удар был таким мощным, что казалось, то налетели друг на друга две триеры. Противники побросали поводья и сошлись в схватке вплотную. Один старался сорвать шлем, другой – нагрудник кирасы. Руки их были заняты, а потому лошади вышли из повиновения и сбросили их с себя. Оба всадника грохнулись оземь, но рук не разжали, ни один не хотел уступить. Неоптолем начал подниматься первым, когда Эвмен ранил его в ногу, а потому и вскочил раньше соперника. Раненный в колено, Неоптолем перенес опору на другую ногу и боролся с большой отвагой, однако не сумел нанести противнику смертельный удар, зато это сделал Эвмен: он ранил Неоптолема в шею, тот потерял сознание и опрокинулся на землю. Эвмен, пылая от ненависти, быстро снял с него оружие, осыпая его при этом проклятиями, но не заметил, что меч у Неоптолема по-прежнему в руке. Неоптолем поразил его мечом под кирасу. Удар, однако, был слабым и больше напугал Эвмена, нежели причинил ему вред.